Южный Урал, № 12 - Семен Паклин

Бригадир калильщиков Такутдинов был нимало удивлен, увидев идущего по цеху Лаптева.

— Что это они, термисты, сегодня?

Сразу, как только дядя Вася принял свою вторую вечернюю смену, в цех пришла Елена Осиповна и с помощью слесарей взялась подключать к закалочной печи трубы от установки. Пришлось дяде Васе всю смену провозиться с ними, помогать.

И вот, только что проводив домой Елену Осиповну, поклявшись ей, что первые полсотни закаленных коничек не тронут до ее прихода, дядя Вася видит Лаптева, разодетого так, словно он собрался в театр.

Впрочем, приглядевшись повнимательнее, дядя Вася отметил, что этому всегда сдержанному и подтянутому инженеру сегодня крайне не по себе и, наверно, что-то другое, а не интерес к коничкам, привело его сюда.

Лаптев сел.

— Вы бы одели халат, Тихон Петрович, — сказал дядя Вася, глядя, на Лаптева поверх очков.

Но Лаптев только махнул рукой.

Все же мастер прошел к шкафу, вынул халат и накинул его на плечи ссутулившегося на табуретке Лаптева. Тот не шелохнулся.

— Интересуетесь коничками Елены Осиповны? — участливо спросил мастер.

— Какими? — непонимающе взглянул Лаптев на дядю Васю.

— А вот только что закалили на установке.

— А! Нечего мне там смотреть! — досадливо и устало отмахнулся Лаптев. Потом встрепенулся. — Так она, значит, была все-таки? Подключила установку и закалила?

— Только что ушла.

— Ишь, бестия упрямая! — хмуро улыбнулся Лаптев. — А ну-ка, что у нее получилось?

Дядя Вася принес деталь из отложенных шестеренок.

— О-о! — разочарованно протянул Лаптев. — Я так и думал, — и внезапно спросил: — Эти ребята, слесаря, с которыми Лена работала, — они уже ушли?

— Нет, Тихон Петрович, они дежурят, их смена еще не кончилась.

— Где же они, эти, механики? — решительно встал Лаптев.

Через минуту дядя Вася привел к установке двух заспанных, чумазых ребят.

— Вот, ребята, — сказал Лаптев, — у этого баллона надо обрезать дно. Автоген у вас есть?

— Есть! — согласно кивнули ребята.

— Обрежьте дно, прожгите вот здесь два отверстия под трубы, а дальше я вам покажу, что делать.

Ребята живо взялись за дело.

— Дядя Вася! — подступил Лаптев к мастеру. — Выключайте печь..

— Как выключать?! — смутился мастер. — Там у меня детали калятся.

Лаптев, не слушая мастера, уже сам выключал установку.

— Тихон Петрович! Что вы делаете?! — взмолился дядя Вася. — Только дело пошло — зачем работу останавливать? Мне Погремушко утром голову отрывать будет за срыв графика!

Отключив установку, Лаптев в каком-то угрюмом ожесточении подошел к пульту управления и, злым рывком дернув рукоятку рубильника, выключил печь.

— Я отвечаю, — жестко сказал он мастеру, но увидев его растерянные глаза, мягко произнес:

— Дядя Вася, голубчик, завтра я всем — и Погремушке, и Шитову, и самому директору объясню, что это я самовольно отключил печь и установку — сорвал всю работу. А сегодня помогите мне, дядя Вася. Помогите!

Дядя Вася видел, что Лаптев ожесточен и взвинчен. В его порывистых движениях, резких словах, в широко открытых глазах старый мастер угадывал злую, щемящую тоску. Он не стал мешать Лаптеву. Только спросил, еле заметно улыбнувшись:

— Газ будем чистить, Тихон Петрович?

— Да, — твердо ответил Лаптев.

Вскоре они все четверо возились у верстака, поставленного недалеко от установки. Работы было немало. Надо было сделать новый очистной баллон, подвести к нему от установки новые трубы, установить его. Пока они возились за верстаком, у выключенной печи все накапливалась и накапливалась горка незакаленных коничек, непрерывно поступающих из механического цеха.

А Лаптев и дядя Вася все пилили сталь, резали, рубили, нарезали резьбу, ставили болты, затягивали скользким от масла ключом тугие гайки. Лаптев неумело орудовал ножовкой! Он не замечал, как капли пота струйками сбегали со лба, с висков, текли по щекам. А дядя Вася все накладывал ему новые болтики, трубы, прутки.

Старый мастер давненько уже заметил, как его «напарник» стал подозрительно задыхаться и покашливать, но не подавал вида.

Он видел и другое: лицо инженера становилось все более живым, оно как бы оттаивало, отходило от какого-то сильного, поразившего этого человека, потрясения; на нем появилось выражение деловой озабоченности, боязни не угнаться за Верлизаром Назаровичем, не успеть до утра закончить и опробовать установку.

Дядя Вася улыбался сквозь реденькие усы довольной, понимающей улыбкой, изредка только с тревогой оглядываясь на порядочно выросшую у печи горку незакаленных коничек.

«Не миновать мне утром бани!» — думал старый калильщик.

…Елена Осиповна, верная своему беспокойному характеру, явилась в цех задолго до гудка. И сразу же кинулась к своим коничкам, закаленным вчера вечером и теперь тускло отливавшими серой, с небольшими темными пятнами поверхностью.

Когда все до одной детали были осмотрены, Елена Осиповна стремительно, и торжествующе выпрямилась, и победно оглядела весь цех. Детали были хорошие: окалины почти нет. Установка, подключенная ею, без помощи Лаптева, работала прекрасно.

Нет, разве можно сейчас же, сию минуту не поделиться своей победой! Именно ее, Елены, победой над этим славным, несносным Лаптевым! И, схватив пару шестеренок, Елена стрелой помчалась к столу мастера.

— Дядя Вася! Все до одной конички гладенькие, серенькие, ровненькие! Ни одной раковинки, ни одной окалины! Ну, уж держитесь теперь, Тихон Петрович!

И вдруг Елена увидела Лаптева, протягивающего ей руку.

— Полюбуйтесь-ка, уважаемый Тихон Петрович, — мгновенно оправившись от смущения, почти закричала Елена, — как оно получается без вас! Вот вам и ничего не вышло!

И Лялина жестом руки указала на горку готовых деталей.

Наконец-то придется ему, этому Лаптеву, признать, что он глубоко ошибался в ней, в Елене, что она нисколько не хуже его может подключить установку. Если бы не она, то так и не была бы опробована установка, и не знал бы он, Лаптев, что она дает прекрасные результаты.

— Ну, Тихон Петрович, что вы скажете?

А Тихон Петрович вежливо и почтительно берет ликующую Елену Осиповну под руку, подводит к большой груде деталей.

— А что вы об этом скажете, Елена Осиповна?

— Ох, как же это?! — широко раскрыла глаза от изумления Елена.

Детали блестели, словно их только что отшлифовали. И лишь по чуть заметной тусклой белесоватости Елена поняла, что они прошли закалку и только что вынуты из печи.

— Неужели это вы их калили?

— А вот только что закончили с Верлизаром Назаровичем, — улыбается Лаптев.

Елена Осиповна долго молчит, восхищенно смотря в лицо Лаптеву, и говорит, медленно подбирая слова:

— Я сегодня шла на работу, думала: как я обрадую вас! Мне казалось, что останетесь довольны и установкой и… и мной. А вы… — и она замолкает.

…Главный металлург завода Василий Павлович Шитов пришел на работу в сумрачном настроении.

Вчера вечером на совещании у директора опять был неприятный разговор о коничках.

Погремушко по всегдашней своей привычке винить других в своих неполадках взвалил всю ответственность за брак коничек на главного металлурга.

Когда директор строго одернул Погремушко, тот прикинулся казанским сиротой, уверяя всех, что, мол, у него и специалистов нет, и вообще кадров нехватает, и что он никак не справится со своими трудностями, если ему немедленно не помогут людьми.

Тут же Погремушко стал требовать обратно к себе в цех инженера Лаптева. Причем, никто не заметил странного несоответствия: Лаптев, перешел в отдел из литейки, а Погремушко требует его теперь «обратно» в термический цех:

«Может быть, действительно Лаптев нужней в цехе», — хмурясь, думал Шитов, набирая номер телефона.

— Капитолина Кондратьевна! У нас сегодня с вами встреча по коничкам. Вы готовы? Пожалуйста, хоть сейчас.

Потом он набрал другой номер.

— Виктор Иванович! Ты вчера коничками интересовался, так вот сейчас Волоокова докладывать будет. Придешь? Хорошо.

Не так давно придя на завод с крупного, авиамоторного предприятия, Шитов застал в отделе своеобразные порядки. Предшественник его не будучи человеком сильным ни по характеру, ни по уму, любил посовещаться. Не то, чтобы он очень уважал своих подчиненных — руководителей бюро и лабораторий, — нет, просто он как-то боялся на свой страх и риск принять важное решение, да и знаний у него на это частенько нехватало.

Совещались каждый день. Совещания эти назывались: планерка, рапорт, пятиминутка, но сидели на них, этих пятиминутках, по два-три часа и зевали. Ведь чаще всего речь шла об одном каком-нибудь вопросе, касающемся бюро или лабораторий.